Поразмышлять об историзме меня подтолкнула статья Юрия Дунаева в "Новой еженедельной газете" №22 от 10 июня 2010 г. о быте 30-х годов. Статью можно прочитать здесь: http://gusev-a-v.livejournal.com/10889.html
Я и ранее оговаривался, что не разделяю взглядов Юрия Дунаева на тот период. Главный порок Дунаевской статьи – он не придерживается принципа историзма. Поясню: в 1370 году фарфоровая посудинка с черным перцем, стоящая на столе свидетельствовала о колоссальном богатстве ее владельца. Это была кричащая роскошь! В 1970 году такая же посудинка, стоящая на столе в заводской столовой, была заурядной вещицей! Историзм предполагает рассмотрение фактов в конкретно-исторических условиях. Юрий Дунаев оценивает 30-е годы с позиции сегодняшнего дня. А это не верно в принципе. Так делать нельзя! Если не придерживаться принципа историзма, то выйдет, что в 1970 году все рабочие заводов были сверхбогатыми (потому что имели фарфоровую посуду и перец), а богачи 1370 года должны считаться нищими, так как фарфоровой посуды и перца у них было мало.
Если же принцип историзма соблюдать, то картина 30-х годов 20 века представляется совершенно иной. По порядку. Сначала о жилье. Как известно массовое переселение из сел в города началось не в 30-е годы 20 века, а еще до Октябрьской революции во время столыпинских реформ. Задачей аграрной реформы было уничтожение сельской общины. Пока община существовала крестьяне не ехали в город, соответственно не формировался рынок труда. Капиталисты не могли развивать производство. Столыпин общину убил – разоренные крестьяне поперли в города. Темпы роста промышленности перед первой мировой войной в России были почти столь же стремительными как и во время индустриализации! Крестьяне, приехавшие в города, должны были где-то обосновываться. Чаще всего они селились на съемных «квартирах», то есть попросту снимали койко-место в частной избе. Как это выглядело на Урале хорошо описано у Мамина-Сибиряка. За съем квартиры у рабочих не редко уходила почти половина зарплаты. Некоторые капиталисты строили для своих рабочих казармы. Но мало. Только несколько процентов уральских рабочих получали жилье «на халяву». Однако, что это было за жилье? Казармы – это те же бараки, только, зачастую, еще хуже. Вот эти рабочие, ютящиеся на частных квартирах, через шесть лет после гражданской войны начали массово переезжать в бараки.
Существует масса свидетельств, воспоминаний с какой огромной радостью люди получали не очень благоустроенный, но свой угол, свое жилье! Конечно описание бараков не впечатляет сегодняшнего читателя, но человек тридцатых смотрел на него другими глазами. Причем происходило это в считанные годы. За первые шесть лет после гражданской войны в стране отдельное жилье получило людей больше, чем за последние 26 лет в демократической России. Дунаев признает: «Несмотря на недостаток продуктов питания, промышленных товаров, люди работали с энтузиазмом, добросовестно, мирились с бытовыми неудобствами». А почему? Почему с энтузиазмом? Почему добросовестно, если власть к ним была предельно несправедлива? Возможно, сами люди тридцатых годов несколько иначе видели свое бытие, чем современные историки, его оценивающие. Нельзя в истории не соблюдать принцип историзма. Совсем нельзя!
